Как-то раз, утром осеннего дня около 10 лет тому назад, команда из нескольких человек вошла в один из лондонских домов и вынесла оттуда ковер. Привести в чувство Питера Доэрти — а завернутое в ковер тело принадлежало именно ему — его соратники не смогли, поэтому прямо так и погрузили его в фургон, чтобы отправиться на гастроли. Гастролями это, впрочем, трудно назвать. The Libertines, самая обсуждаемая на тот момент британская группа, в которой Пит, как мог, пел и играл на гитаре, фактически была уже мертва, и последний ее тур менеджер Алан Макги (Alan McGee) вспоминает как один сплошной кошмар. Бывший глава лейбла Creation Records, имевший дело с многими проблемными музыкантами, от Primal Scream до Oasis, и просто самыми отмороженными людьми своего времени (одним из которых был он сам), также употребляет слово "Дюнкерк" — в современной России с тем же чувством говорят про "Кандагар".
Трудно сказать, какой букет ощущений испытывал Макги, когда The Libertines развалились окончательно, но среди них почти наверняка было облегчение. Ко времени выхода второго альбома группа успела достать практически всех, кто ее окружал: поклонников, менеджмент, музыкальных критиков, папарацци, полицию и суд Ее Величества, но в первую очередь — самих себя. За несколько месяцев до истории с ковром Макги затащил двух лидеров коллектива, Доэрти и Карла Барата (Carl Barat), в свой загородный дом, чтобы те могли в спокойной обстановке поработать над песнями. Не прошло и недели, как в результате ссоры фронтменов Барат разбил себе голову о мраморную раковину, едва не лишившись глаза (тот живописно свисал из глазницы, как в хорошем фильме ужасов). Самое поразительное — и показательное — что голову музыкант разможжил себе сам, от отчаяния. Едва ли можно подобрать лучшую метафору состояния, в котором тогда пребывали The Libertines.
История музыки знает немало примеров альбомов, которые записывались людьми, находившихся, мягко говоря, не в самых прекрасных отношениях и общавшихся друг с другом через посредников ("Скажи вот этому, чтобы он…"). Но в случае "Либертинов" все было не плохо, а еще хуже: по слухам, чтобы Барат и Доэрти не перегрызлись, в студии их мало того, что развели по углам, так еще и сопроводили телохранителями. Есть множество пластинок, навеянных одним из самых горьких на свете чувств — тоской по ушедшей молодости — но почти все из них написаны в ретроспективе, с неизбежным отточием: "Если бы молодость знала…". "The Libertines" отличается от них тем, что документирует распад прямо по ходу событий, в темпе галопа, в режиме дурного реалити-шоу, оторваться от которого совершенно невозможно. В песнях лихих и яростных, какие составляют львиную долю альбома, совсем нет тех плаксивых интонаций, что свойственны альбомам про расставания. И все же он именно про расставание. В припеве "Music When The Lights Go Out" Доэрти поет о девушке, которая исчезла с его сердцем, но полноте, кого вы хотите обмануть? Это же про него с Баратом.
Сделанный на излете, второй альбом The Libertines доверху напичкан изящными аллюзиями к классической английской литературе (подробнее о них — в могучей работе дипломированного доэртиведа Вики Базоевой), но и сам он слушается как повесть в духе Ивлина Во, душераздирающий броманс о двух друзьях, которые еще вчера клялись друг другу в вечной любви — и вдруг обнаружили, что "больше не слышат музыку". Что у юности, беспечной и бесшабашной, тоже есть свой срок годности, и винить в этом всегда хочется тех, кто был ближе, но винить, на самом деле, некого. "Не пойми меня неправильно. Видишь, я прощаю тебя этой песней, которую мы назовем "Свойские парни", — подводит итог Барат в финальной "What Became of the Likely Lads". Обнимемся же.
